Музей "Блокадная комната артистки" Веры Ивановны Шестаковой
Известная солистка Малого оперного театра Вера Ивановна Шестакова окончила Ленинградскую консерваторию. Вера Ивановна жила в Ленинграде на Гороховой улице, в доме 4. В самые тяжелые дни блокады она оставалась в осажденном городе, продолжая выступать на радио и в концертах. Также артистка выступала с актерскими бригадами. После войны снова пела в Малом оперном театре, затем была педагогом сольного пения в музыкальном училище имени Мусоргского.
Когда Веры Ивановны не стало, родные захотели создать единственный в своем роде частный музей. И его открыл под названием "Блокадная комната артистки" племянник актрисы — Всеволод Владимирович Инчик. Коллекция музея полностью создавалась из личных вещей Шестаковой — концертных платьев, афиш и фотографий.
Обстановка сохранилась полностью вплоть до газет на окнах. Всеволод Инчик — доктор технических наук, профессор-химик и коллекционер, и его супруга Татьяна, исполнительница романсов, постарались для музея на славу. В комнате Веры Шестаковой бывали видные композиторы того времени — от Шостаковича до Дунаевского. Поэтому тут хранятся очень ценные экспонаты довоенного и блокадного времени.
Однако комната-музей фактически находится в квартире, где живет семья Инчиков. Как собрать коллекцию кирпичей, какой была жизнь артистов во время блокады, о чем пел Леонид Утесов до войны и как из комнаты оперной певицы сделать музей, рассказывает Всеволод Инчик.
С раннего детства я был коллекционером. Все дети что-то собирали: монетки, фантики, пуговицы, спичечные этикетки. А мне выписывали газету "Ленинские искры". Каждый свежий номер был праздником. Я читал там все подряд, но больше всего меня привлекали карикатуры Владимира Александровича Гальбе. Он был известным карикатуристом в Ленинграде, рисовал и в детских газетах, и в "Правде", и в других. Я был без ума от этих рисунков, перерисовывал их на глаз. Отец поощрял мои занятия по рисованию и запрещал перерисовывать через копирку. Собирательство этих рисунков вдохновляло меня всю войну.
Потом я начал собирать плакаты: так я стремился войти в мир художников. Тогда был замечательный плакатист и станковист Владимир Серов. Снимать плакаты со стен было не так просто. Один плакат я снимал в День Победы — меня чуть в милицию не забрали. Собирал в начале войны осколки от разорванных зенитных орудий. Потом появились открытки: в блокадном Ленинграде их выпускали регулярно.
Все предметы моей коллекции сохранились: более шести альбомов с открытками, которые я собрал во время войны и собираю до сих пор. Открыток в моей коллекции около тысячи. Найти такую коллекцию можно только в музеях, посвященных блокаде, или в публичной библиотеке. Периодически я устраивал выставки или показывал свою коллекцию с рук. С плакатами сложнее: берешь в руки — они рвутся. Сейчас я сделал лоток для хранения, но вынимать и показывать их крайне трудно. Кое-что я продал, но самая интересная часть коллекции, конечно, осталась. Иностранцы относятся к моей коллекции с особым интересом и большим пониманием, чем русские. Сейчас в СПбГАСУ, где я работаю до сих пор, я готовлю выставку "Плакаты блокадного времени", приуроченную ко Дню защитника отечества.
Музей кирпича в Архитектурно-строительном университете я создал сам. Самый старый экспонат в коллекции — даже не кирпич, а керамические детали — мне привезли из Помпеи и сказали, что их нашли под водой. В их подлинности я сомневаюсь, потому что распространены новоделы, которые бросают в воду, а потом достают со дна как ценную находку.
На Руси строили из кирпича, начиная с XI века, но как такового кирпича брускового типа не было. Я занимался состоянием фасадов зданий и сооружений и причинами их разрушения, в частности солевой коррозией. Постепенно я обследовал около 150 зданий в Петербурге. Часто приходилось разбирать кладку — так постепенно пополнялась моя коллекция.
Когда началась война, мне было 12 лет. В мансарду дома № 4 по Гороховой моя семья переехала после бомбежки нашего дома на проспекте Маклина. Мой отец Владимир Феликсович Инчик, мама Лидия Ивановна, бабушка, мой старший брат и младшая сестра Ляля — в таком составе мы встретили войну и пережили самую трудную зиму 1942 года в доме 5/1 на Английском проспекте, прежде проспекте Маклина. Вера Ивановна тогда жила в этой квартире. Только после Перестройки я сумел обменять комнату в мансарде на соседнюю от Веры квартиру, а потом соединил их проходом.
Вера Ивановна Шестакова, младшая сестра моей матери, пела в Ленинградском малом театре оперы и балета [он был открыт в здании Михайловского театра в 1918 году. — О.Р.] с 1931 года. В ее репертуаре было много центральных ролей в операх. Всю блокаду она оставалась в Ленинграде. Часто пела по радио, была солисткой Радиокомитета, выезжала с концертами на фронт, в Кронштадт, на корабли Балтийского флота, в воинские подразделения, госпитали, трудовые коллективы. Всю войну выступала, была известна, любима и популярна.
После завершения сценической карьеры и до самой смерти Вера работала педагогом вокала. Последние 12 лет — в Мариинском театре, где готовила солистов хора. Она водила меня в театр смотреть все, что шло на сцене Малого театра оперы и балета. Меня это притягивало, я на этом воспитан, еще до войны я начал брать уроки игры на фортепиано, но после войны мои занятия музыкой прекратились навсегда.
Артисты во время блокады жили немного лучше, чем все остальные, рядовые и безвестные. Когда концерты проходили в воинских подразделениях, их там кормили на убой. Более того, давали еду с собой в дорогу: в судочки наливали кашу, суп, все, что можно было с собой увезти. С судочками ездили и в Кронштадт на машине по замерзшей Неве и Финскому заливу. В трудные дни голодали, конечно, все. В марте 1942-го я пришел к ней, говорю: Вера Ивановна, плохо себя чувствую, ноги совсем не несут. Она насыпала мне горсточку крупы и горсточку сахара — и хорошо.
В операх "Царская невеста" и "Снегурочка" Вера буквально блистала. Шостакович был с ней знаком, часто приглашал ее в свои концерты. Тогда он был начинающим, молодым, не имел такого звонкого имени. Исаак Дунаевский жил в нашем доме с 1936 по 1941 года. Я его не видел. Шостаковича тоже не видел, но они сюда приходили музицировать.
В доме Веры бывал еще один очень интересный артист — дядя Миша Ростовцев. Он выступал в скетчах вместе с Верой Ивановной в Малом оперном театре. Дядя Миша не отличался особыми вокальными данными, но он был блестящий комедийный актер. Он говорит — и уже смешно. Он был маленького роста, кругленький, как медвежоночек, и с элегантной эфирной хрупкой Верой они смотрелись контрастно. Под фотографией он написал Вере посвящение: "Подружка дней моих халтурных".
В интернете вы можете найти фильм 1936 года "Девушка спешит на свидание" с дядей Мишей Ростовцевым в главной роли. Весь фильм шел под музыку композитора и джазового пианиста Александра Цфасмана. Я его в жизни не видел, но слушал в записи. Это был стержень джазовой музыки довоенного Ленинграда.
На мысль о музее меня натолкнула найденная на антресоли буржуйка. Вера оставила ее там целиком, вместе с трубами — зачем, неизвестно. Когда я обнаружил буржуйку, то решил, что выбросить ее не могу и должен восстановить интерьер комнаты в полном объеме.
После смерти Веры в 1996 году в этой комнате многое изменилось. Мы сдавали ее два месяца. Потом я предложил своей супруге Татьяне сделать в ней музей: собрать все вещи довоенного и блокадного времени, восстановить обстановку. Если бы она не дала своего слова и не стала помогать мне, то один я бы ничего не сделал.
Это была очень сложная эпопея, в том числе и с психологической стороны — сложно было возвращаться в то время. Часть мебели пришла из моей квартиры, но большинство вещей мы нашли на антресоли вместе с буржуйкой. Мы штопали с Таней диван, восстанавливали столетнюю скатерть, я циклевал заброшенный письменный стол, склеивал разбитые рамки — мне всегда нравилось мастерить. Единственное, на что мы не обратили внимания сразу, — это стены.
Ремонт делался здесь неоднократно, и это, конечно, обои не блокадного времени. Мы с Таней все думаем, как бы их затемнить. Буржуйка вот накоптила немного: мы включили ее однажды, но тяга очень плохая, и дым стоит столбом.
В этой комнате все предметы подлинные — за исключением бумажного шторозатемнения. В начале войны всем было наказано заклеить окна бумажными полосками, чтобы не дать выбитым во время бомбежек стеклам разлететься по комнате. Но на деле эти бумажки были просто символическими, не особенно спасали. Шторозатемнение нужно было делать обязательно: в любое время суток свет в окне мог стать сигналом для вражеской авиации. Мы открыли музей 22 июня 2001 года.
Это частный музей, и мы не можем приглашать сюда людей с улицы. Чтобы это сделать, нам надо установить кассу и охрану. Я обращался в музеи города за поддержкой, но мое предложение никого не заинтересовало. С другой стороны, если сюда будут ходить все подряд, нам не будет покоя. Я получаю огромное моральное удовлетворение от того, что наш музей существует, — этого достаточно.
Во время войны без тарелки-репродуктора было нельзя. Это был первый и едва ли не единственный способ получить какую-то информацию. Когда информация по радио прерывалась по каким-то причинам, было и печально, и грустно, и страшно: а вдруг в город уже входят кованые сапоги. Четырехсерийный фильм "Ленинград" я смотрел с возмущением: там престарелый Кирилл Лавров вживую объявлял воздушную тревогу.
Такого не было и быть не могло: сигнал воздушной тревоги и другие сигналы передавались только в записи. Я его помню дословно: "Внимание, внимание! Говорит штаб местной обороны города. Район подвергается артиллерийскому обстрелу. Движение на улицах прекратить, населению укрыться". Когда передачи по каким-либо причинам по радио не шли, звучал метроном.
У Веры Ивановны он был собственный метроном. Он нужен был ей во время репетиций, подготовок танцевальных скетчей. А репродуктор передавал звук метронома, чтобы жители города знали: Радиокомитет все еще существует, не сгорел, не разбомблен, работает и в любое время может послать важное сообщение.
Шинель имеет свою историю. Была такой композитор Наталия Леви, которая написала песенку "Маленькая Валенька" про санитарку, которая не боится шрапнели: настолько Валенька мала, что шрапнель ее не берет. Вера часто исполняла эту песенку. И на одном из фронтовых концертов ей подарили эту шинель — в качестве костюма санитарки Валеньки.
Тарелка — или доска для резки хлеба — играла в нашем доме декоративную роль. "Хлеб наш насущный даждь нам днесь" — это стока из "Отче наш". Все Шестаковы были верующими, но не напоказ. До войны у нас был большой киот, заполненный образами. А когда я учился в вузе, его переместили в шкаф. Тарелку мы не убирали, потому что никто к ней не присматривался. Мой прадед и прапрадед были священниками в Ярославской области.
Немецкие карты XIX века. У Веры было две колоды таких. Одну колоду мы с сестрой беспощадно превратили в прах во время игры в "Дурачка" и "Пьяницу". А эту она нам не давала. Она безумно любила раскладывать пасьянс.
До войны патефон был в каждой семье. Но мы, семья из пяти человек, его купить не могли, и я ходил к Вере. Завода хватает на одну сторону пластинки. Пластинок в коллекции много, но исключительно довоенного времени. На этой Леонид Утесов и Эдит Утесова исполняют сатирическую песню "Акула", в которой под акулой подразумевается агрессивная Япония, а кит — это Китай. "Однажды акула дерзнула напасть на соседа кита". Когда Вера уезжала, я в этой квартире царил и заводил пластинки, пел в коридоре.
